Я научилась выверять слова, Дозировать и не транжирить чувства. Усвоила, что жизнь – почти война, Любовь, лишь вид военного искусства.
Живу почти как надо – чуть на грани – С налетом необычности - для шарма. /А не завесть ли на окне герани?/ И шею приучила к теплым шарфам.
Лишь иногда, склоняясь над посудой Припомню – впрочем, не вдаваясь сильно- Какой когда-то вольно-безрассудной Летела птицей. И имелись крылья
У души. Вне рамок. Вне законов. Вся – размах! Вся щедрость – «Нате! Так люблю – хоть режься!» И знала – сколько истины в словах! И не скупясь дарила миру нежность!
Февраль – предвестник и предшественник весны – Встречаем вместе. /Ветер студит губы./ Друг другу как бы дороги и любы, Но без тебя тревожат чем-то сны. Когда ты спишь – бессонница тревожит. И не могу осмыслить и понять: Вот день прошел. Он нами мерно прожит. Так почему мне грусти не унять?
Зачем - наивная – я мучаюсь доказывая Все вновь и вновь, что знаю так давно? В припадке театральности расквашиваю Всю душу. Может быть стальной Пытаюсь сделать, обучаясь лгать уверенно С достоинством, достойным криков «бис!»? Собой проверю вновь, что мной уже проверено. Топчусь на месте. И ни вверх, ни в низ.
Я открою окно и впущу к себе осень. Только, жаль – высоко. Мне хотелось бы листьев. «Что тебе в них?» - тихо ты спросишь. Я отвечу: «Полные запахи жизни».
Все, что прожито, пройдено, опыт и зрелость Все останется в листьях, пожелтевших, с багрянцем. Пусть трава, кое-где пожелтев, поредела – Зеленеет с утра под морозовым глянцем.
А форфоровость луж в ледяных паутинках, Что рассыпятся вдрызг от поспешного шага, Отражает в себе, как в ярчайших картинках, Все, что было когда-то описано в сагах.
Небеса атлантид окунутся в дороги, Подмерзших за ночь на легчайшем морозце. Осенние капли знают о многом, Но молчат, отзеркалив древнейшее солнце.
Летели ветра, свистя в перепонках, То и дело с трассы сбивался гонщик, И давил тормоза, что истошно и громко Орали от этого. Ты это помнишь? А дистанции круг проносился, и новый Увлекал и затягивал в боль - словно в скорость – И рвался до финиша. Шарик багровый Завис в небесах над прыжком в невесомость.
Куда ж мне деться от своих берез, от нежных пальчиков, от тугих кудрей, от таких изогнутых маминых бровей, от колье рябиновых, разноцветных мячиков, от такого милого папы – папы-зайчика? Руки в пластилине, губы в молоке…
Ты приоткрыла створку раковины-глаза. И в дегте ночи отражен закат. И в локоне волос дрожанье воздуха, уставшего от света. А на изгибе губ уже томится луч луны.
О, вся Земля тебе! В тебе! И волны темноты то обнажат твой лик, То, вдруг, его утопят в мерцании звезды.
Ты слышишь? Тихо тикают вселенские часы. И громче. Громче! Это стоны!!! О-о, этот крик сквозь плотность тьмы неумолим:
«Остановите эти шорохи дождя! – стекая по просторам темноты, он в кровь попал мою!
В мой сон прорвался безжалостным шепотом, И плачет по венам моих бестелесных надежд. Рыдает ударами сердца. И режет стекляшками капель прозрачность ослабших промокших одежд…»
И холод, вплоть до каппилярных трубок, пронзает жизнь…