Взглянуть в глаза –
И в твой тишайший омут…

Так в первом снеге
Падают снежинки
Кружась, красуясь,
Зная свой исход.

Но трушу –
Вдруг меня совсем не станет?!

Мы ползли оголенным брегом.
Ввысь взмывали нервами небес.
Конь нас нес, хрипя, неровным бегом.
Открывал свои чащобы лес.

А встретились и поняли, что жалкие
Потуги нашей умности и опыта.
Как странно не услышать рядом малое,
Произнесенное срывающимся шепотом.

Я открою окно и впущу к себе осень.
Только, жаль – высоко. Мне хотелось бы листьев.
«Что тебе в них?» - тихо ты спросишь.
Я отвечу: «Полные запахи жизни».

Все, что прожито, пройдено, опыт и зрелость
Все останется в листьях, пожелтевших, с багрянцем.
Пусть трава, кое-где пожелтев, поредела –
Зеленеет с утра под морозовым глянцем.

А форфоровость луж в ледяных паутинках,
Что рассыпятся вдрызг от поспешного шага,
Отражает в себе, как в ярчайших картинках,
Все, что было когда-то описано в сагах.

Небеса атлантид окунутся в дороги,
Подмерзших за ночь на легчайшем морозце.
Осенние капли знают о многом,
Но молчат, отзеркалив древнейшее солнце.

Летели ветра, свистя в перепонках,
То и дело с трассы сбивался гонщик,
И давил тормоза, что истошно и громко
Орали от этого. Ты это помнишь?
А дистанции круг проносился, и новый
Увлекал и затягивал в боль - словно в скорость –
И рвался до финиша. Шарик багровый
Завис в небесах над прыжком в невесомость.

Не отданный, не врученный,
Не краденный, нежданный,
Самим собой измученный -
Не рай обетованный.

Не море разливанное,
А скупый ручеек.
Лишь солнышко закатное,
Да камень трех дорог.

Зато какой лазоревый
Цвет у воды в ручье.
И теплый, будто зоревый
Свет солнечных лучей.

А камень указующий,
Как будто бы порог,
Накрепко связующий
Распутицу дорог.

Недолюбленный, недопрожитый,
Недохоженный за версту,
Пожелай мне всего хорошего –
Мне дорога домой по мосту.

Там русалки печально стонут
И поют про свою любовь,
Зазывают с собою в омут –
Каждый раз застывает кровь

От покоя прохладно-сладкого,
Что дарует зеленый ковш.

Раз уйду от тебя украдкою,
И меня потом не найдешь.

Тоска по детству –
Синяя, до слез.

Куда ж мне деться
от своих берез,
от нежных пальчиков,
от тугих кудрей,
от таких изогнутых
маминых бровей,
от колье рябиновых,
разноцветных мячиков,
от такого милого
папы – папы-зайчика?
Руки в пластилине,
губы в молоке…

Лед такой же синий
На моей реке.

Ты приоткрыла
створку раковины-глаза.
И в дегте ночи отражен закат.
И в локоне волос
дрожанье воздуха, уставшего от света.
А на изгибе губ
уже томится луч луны.

О, вся Земля тебе! В тебе!
И волны темноты то обнажат твой лик,
То, вдруг, его утопят в мерцании звезды.

Ты слышишь? Тихо тикают вселенские часы.
И громче. Громче! Это стоны!!!
О-о, этот крик сквозь плотность тьмы неумолим:

«Остановите эти шорохи дождя! –
стекая по просторам темноты,
он в кровь попал мою!

В мой сон прорвался безжалостным шепотом,
И плачет по венам моих бестелесных надежд.
Рыдает ударами сердца.
И режет стекляшками капель
прозрачность ослабших промокших одежд…»

И холод, вплоть до каппилярных трубок,
пронзает жизнь…

Как мир твой хрупок…

О, только не в ночи проснись!

Не постичь – не пытайся! – Кармен
Улыбки призывно-манящей.
Но попавшему в сладкий плен
Мысли приходят все чаще,
Что не впишется яркий мир,
Где беспечно трещат кастаньеты,
В тихий быт твой, любимый до дыр,
И не знающий страсти вендетты,
А дурманящий запах цветов
Принесет вам обоим лишь беды.

Та, что дарит страсть и любовь,
Не умеет варить обеды.

Ах, целители наших душ,
Где вы бродите этой осенью?
Как пугает меня эта глушь
Ярко-синего неба с проседью.

Ах, ценители наших тел,
Мне не дышется с вами, мается!
Но, ирония, мой удел –
Перед вами извечно каяться.